|

Табуирование в межэтнической коммуникации

1 Star2 Stars3 Stars4 Stars5 Stars (No Ratings Yet)
Загрузка...

Почему в Финляндии неприлично называть русского (по крайней мере, в его присутствии) ryssä, но принято говорить venälainen? Это особенно удивляет русских-нелингвистов, ведь заимствованное через шведский ryssä и похожее на русское самоназвание русский им вовсе кажется неприличным. Данный пример хорошо иллюстрирует принцип природной немотивированности языкового и коммуникативного знака в диалектическом сочетании с исторической его обусловленностью (Кашкин В.Б., 2003, с.95). Запрет на употребление знака (или, точнее, ограничение на его употребление) связано с историческим опытом социума. Табуированность (или, точнее, условная табуированность) знаков или тематических сфер связана с исторической памятью о его использовании и с политической выгодой момента. В исторической памяти этнонима содержится ретенция (по Э.Гуссерлю), а в возможных политических дивидендах употребления – протенция и интенция знака.

Точно в таких же отношениях, как venälainen и ryssä в финском, находятся финн и чухонец в русском языке, а также: американец и америкос (или янки), итальянец и макаронник, немец и фриц (и даже фашист, хотя данное слово по происхождению именно итальянское, а не немецкое), еврей и жид (ср. данные по индексам упоминаемости этнонимов-инвективов в рунете и в российской прессе в Вахин А.А., 2002, с.1). В русском дискурсе второй половины ХХ века даже слово еврей почему-то получило оттенок запретности. Если его произносят, то полушепотом, иногда заменяя «эвфемистическим» описанием: еврейской национальности, дочь Израиля и т.п. Добавление маркеров извинения выдает политический момент употребления данного этнонима, по происхождению стоящего в одном ряду с русским, немцем и т.п.

Подобный политический момент можно наблюдать в корявой кальке с англо-американского, когда некоторые преподаватели русского языка как иностранного предлагают темнокожих африканцев больше не называть неграми. Политическая подоплека предлагаемого выбора (коммуникативная стратегия извинения) ясна из того факта, что слово негр в русском до последнего времени (времени появления подобных лингвополитических эксзерсисов) не носило отрицательных коннотаций. Предлагаемое же африканец или афроамериканец выдает заимствованное происхождение подобных нововведений. Причем калька в данном случае не столько лексическая, а коммуникативно-поведенческая: копируется коммуникативная стратегия подчеркнутой не-агресссивности, имеющая мало общего с подлинным уважением и взаимным признанием иного. Неуклюжесть сего новоязовского изобретения замечена уже сатириками, придумавшими «этноним» афророссиянин.

В англо-американском дискурсе, впрочем, последовательность вытеснения исходного названия по мере накопления агрессивной ретенции была аналогичной: дифференцировались вначале nigger (отрицательная коннотация) и Negro (нейтральная). Ныне же употребление Negro уже не считается «политкорректным». Неблагонадежными объявлены слова black, colored, уступив (надолго ли) нишу нетабуированного обозначения темнокожих американцев новоязовской лексеме Afro-American.

Подобное, судя по всему, наблюдается в политической истории многих этнонимов, к народам-носителю которых складывалось определенное (как правило, негативное отношение). Стоит вспомнить, что и слово жид, и слово ryssä первоначально являлись самоназваниями без ингеретной отрицательной коннотации. В эпоху Екатерины II (Вихнович В., 1999) отрицательная коннотация у лексемы жид стала настолько явной, что в официальных документах стали предпочитать слово еврей либо лицо иудейского вероисповедания (ср. современный стыдливо-агрессивный, при этом и этнографически безграмотный описательный «эвфемизм» лицо кавказской национальности).

Как видим, степень табуированности изменяется параллельно накоплению отрицательной ретенции. В то же время, обратный процесс – детабуизации (как, например, движение лексемы капитализм от отрицательной к положительной коннотации, либо вульгарный в наше время и в эпоху Пушкина), судя по всему, в сфере этнонимов не наблюдается (разве что можно отметить более положительную коннотацию слова немец в последние годы). В целом, следует помнить, что в данном случае мы имеем дело не столько с явлением собственно табу, сколько с различной степенью развитости отрицательных коннотаций и с различной возможностью употребления этнонима в той или иной коммуникативной ситуации.

Языковое табу представляет собой «запрет на употребление определенных слов, вызванный в основном социальными факторами: этикетом, цензурой, степенью тактичности говорящего и т.д.» (Рутер О.А.). К данному перечню факторов относятся также социально-политические, культурные и эмоциональные. Целью табу является запрет не самого понятия, а слова, его обозначающего. Другими словами, суть табу заключается в замене или преобразовании одного названия другим, более приемлемым в определенной ситуации. Механизмом «обхода» табу является эвфемизм, т.е. смягчение названия возможными способами.

Стоит отметить, что наряду со словами-табу существуют и темы-табу, т.е. темы, которые при определенных условиях не являются уместными для обсуждения. К числу таких тем можно отнести негативные этностереотипы. Это та информация, которая определяется условиями общения и отношениями между коммуникантами. В основном это касается негативных гетеростереотипов. Как правило, в условиях межкультурной коммуникации с представителем другой культуры участники общения стараются не касаться информации, описывающей ярко негативные культурные и жизненные реалии страны, представителем которой является их партнер. Другими словами, некоторая тематика имеет статус табу. Стоит сказать, что табуированная тема – понятие относительное. В условиях внутрикультурной коммуникации определенные темы могут и не являться табу. Но как только они становятся предметом обсуждения в межкультурной коммуникации, их суть может носить совершенно другой характер. Тема, которая воспринимается нейтрально представителями одного этноса, может превратиться в табу в условиях коммуникации представителей различных этносов. Соответственно, коммуниканты, которые относятся к различным лингвокультурам, должны учитывать, что имеющиеся у них негативные этностереотипы относительно культуры их партнера могут стать препятствием для процесса их коммуникации, если они будут затронуты.

Негативные этностереотипы формируются на базе информации о негативных реалиях, присущих той или иной культуре. Подобная информация содержится, например, в массово-информационном дискурсе. В качестве примера можно привести некоторые негативные описания России и россиян, встречающиеся в прессе и сети Интернет. Одним из самых распространенных подобных описаний являются контексты, рассказывающие о пристрастии россиян к алкоголю. Как пример можно привести следующие высказывания:

Russians now consume more alcohol per person than any other country in the world.

To ignore the cultural importance of alcohol in Russia would be like ignoring the significance of water in the ocean.

Drinking is the joy of Russians.

The Russians drink morning, noon, and night.

При наличии подобных характеристик в массово-информационном дискурсе не удивительно, что гетеростереотип «русские-пьяницы» является широко распространенным. Тема пьянства представляется весьма негативной в большинстве лингвокультур. Поэтому подобные описания являются хорошим способом, во-первых, привлечь внимание, а, во-вторых, сформировать стереотип или закрепить уже сложившийся. В первом контексте даже сохраняется табу на выражение to drink alcohol, и автор прибегает к эвфемизму, смягчая свое высказывание словосочетанием consume alcohol. В последующих контекстах используется ирония, представленная метафоричным сравнением, и лексемы drinking и drink, которые в одном из своих основных значений имеют негативные оценочные коннотации.

В одном из источников автор приводит цитату иностранца, проживавшего в России еще в XV в., в качестве введения к статье о современной России:

Both the men and the women are handsome but they are a brutal race. They boast of being great drunkards, and despise those who are not. The sovereign, however, will not grant permission to every one to make it; for if they had that permission they would be constantly intoxicated and would murder each other like brutes.

С одной стороны, читатель интерпретирует эту информацию и делает соответствующие выводы. В его сознании либо формируется стереотип русские – пьяницы, либо происходит апелляция к ранее сформированному подобному ментальному образу, сложившемуся на основе информации похожего содержания. С другой стороны, читатель также видит, как себя воспринимают сами представители этноса, о котором он читает. То есть в процессе формирования гетеростереотипа непосредственно участвует автостереотип.

С нашей точки зрения, такой факт можно отнести к факторам риска в условиях межкультурной коммуникации. Иностранный читатель может воспринять автостереотип русских о самих себе как разрешение на обсуждение этой темы. В то время как носитель русской культуры может воспринять это как агрессию. Поэтому даже при совпадении авто- и гетеростереотипов данная тема в условиях межкультурной коммуникации будет относиться к числу табуированных.

В качестве еще одного примера взаимосвязи авто- и гетеростереотипов можно привести следующий контекст:

“Demon vodka” as the Russians call it, is the national vice, a major cause of many social and relational ills.

Данный контекст содержит цитату. Это слова, которые сами русские могут использовать и в процессе внутрикультурной коммуникации, и в условиях межкультурного общения. Но во втором случае, использование подобных высказываний даже со ссылкой на то, что это – автостереотип самих русских, представителем нерусской культуры применительно к описанию национальной специфики России было бы неуместно.

Многие контексты, касающиеся темы «алкоголь в России» содержат иронию. Достаточно часто это проявляется в виде метафор:

A crucial symbolic vodka-based relationship exists between the public and the state.

The holy – or unholy – alliance between Russians and vodka began in the late 1400s.

C одной стороны, метафоры symbolic vodka-based relationship и the holy – or unholy – alliance between Russians and vodka являются в какой-то степени эвфемизмом. С другой стороны, в силу иронии, заложенной в них, они придают описаниям данной темы особый оттенок, что сказывается на восприятии этих контекстов читателем.

Гетеростереотип русский – пьяница (drunkard) является одним из основных стереотипных представлений о россиянах носителей других лингвокультур. Подобное представление может быть распространенным среди самих россиян, и в рамках внутрикультурной коммуникации они могут выйти за пределы табу на эту тему. Но в условиях межкультурной коммуникации, в которой коммуникантами будут представитель русской культуры и носитель англоязычной культуры, эта тема – в силу социокультурных, этических и эмоциональных факторов – будет считаться табуированной.

Интересно, что подобную же черту находим в гетеротереотипе чухонца (инвективный этноним, обозначающий финнов и эстонцев, либо ингерманландцев – карело-финского населения окрестностей Санкт-Петербурга):

Чухонец еще не пьян по-настоящему, если может лежать, не держась за пол.

Вся беда с чухонцем в том, что, когда он не пьян, он трезв.

Сначала чухонец требует выпивку, потом выпивка требует выпивки, потом выпивка требует чухонца.

Чухонец: человек, который пьет четыре раза в год, каждый раз по три месяца.

Итак, в межкультурной коммуникации наблюдаем два вида табуированности: запрет на этнонимы с отрицательной коннотацией и на негативные этностереотипы. Способом «восполнения» табуированности служит эвфемистичный и комплиментарный дискурс. Они же служат иногда и источником нетабуированных субститутов для «запретной» лексики.

В реалиях сегодняшней действительности идея о необходимости взаимосвязанного и взаимообусловленного исследования языка и культуры не подвергается сомнению. Ведь именно через призму языковой системы этноса мы можем сделать определенные выводы об устоях, традициях и мироощущении его представителей. Эти два ключевых для лингвокультурологии и теории межкультурной коммуникации понятия могут развиваться только как единое целое, оказывая взаимное влияние. «Языковые нормы – тоже достояние культуры, вырабатываемое нацией в течение долгих веков». Это касается и табу. В общем смысле проблема табу является общей для целого ряда гуманитарных дисциплин. Более узкое понимание данного термина – словесное или языковое табу – детально изучается в современной лингвистике и рассматривается как явление современного языка.

В.Б.Кашкин, Е.М.Смоленцева

Библиография:

1. Вахин А.А. «Хохлы», «пиндосы», «чухонцы» и прочие «бусурмане» в рунете и российской прессе / А.А.Вахин – СМИ.ru от 28 июня 2002 г. – (http://www.smi.ru/02/06/28/548258.html).

2. Вихнович В. Евреи и жиды / В.Вихнович. – 1999. – (http://www.lebed.com/1999/art1182.htm).

3. Кашкин В.Б. Введение в теорию коммуникации / В.Б.Кашкин. – Воронеж: Изд-во ВГУ, 2003. – 176 с.

4. Кашкин В.Б. Этнонимы и территория национальной души / В.Б.Кашкин, С.Пёйхёнен. – Русское и финское коммуникативное поведение. – Вып. 1. – Воронеж: ВГТУ, 2000. – С.70.

5. Рутер О.А. Табуирование лексико-семантической группы «смерть» в идиолекте М.Цветаевой (на примере фольклорных поэм). / http://www.philol.rsu.ru

Источники примеров:

1. http://edition.cnn.com/WORLD96666601/russia_drunk

2. http://www.cnn.com/SPECIALS/2000/russia/story/analysis/Russia.Vodka.Politics

3. http://www.goehner.com/rusinfo.htm

Tags: , , , ,

Leave a Reply