Размышления о поэме Физули, или Восхождение по ступеням безумства

 

Размышления о поэме Физули, или Восхождение по ступеням безумства

 

  Зачин

Поэму Физули в своём переводе на русский язык Сиявуш Мамедзаде подарил мне 23 июля 2017 года. За бутылкой полусладкого 82-летний одинокий Сиявуш сказал: «Двадцатый век подарил мне хорошее время. Всё лучшее осталось там».

Каково же было моё изумление, когда я принялся за зачин «Лейли и Меджнуна»: «Дай вина мне, любезность свою покажи, Дух печальный взбодри, отогрей, освежи… Сопечальника, друга, наперсника нет. Все предтечи родные покинули свет, Все мои дорогие устады ушли, И из храма благие уставы ушли». Где средневековый Физули и где поэт, живущий сегодня в девятиэтажной высотке на проспекте Свободы? Неужели, действительно, времени нет, и человек лишь потерянно кружит вокруг раз и навсегда проявленной Реальности?

А поэты бродят кругами вокруг нескольких мировых сюжетов. Что заставило Физули вступить в соревнование с непревзойдённым Низами? Конечно, это первый опыт перенесения легенды из аджема (персоязычного мира) на язык торку – древне азербайджанский (ещё не очищенного, пестрящего фарсизмами). Но ещё и новый усложнившийся век пером Физули трансформирует под свои запросы достоверную, телесную легенду в нечто мистическое.

И что заставляет Сиявуша состязаться с близким по оригиналу переводом 1958 года Анатолия Старостина, известного востоковеда и полиглота? Каждое переписывание старинного документа – это его реанимация, придание ему статуса «вечного». Дело не в том, что больше соответствует неторопливой интонации восточного эпоса – амфибрахий с анапестом или пятистопный ямб. Переводческое мастерство в своей эволюции приходит к пастернаковской мысли: не кропотливое воспроизведение кладки, а передача духа и магии Слова, поэзию надо переводить поэзией.

Впрочем, мой текст не профессиональный разбор полётов, оставим кесарево – филологам, которые знают больше. Но завершивший свой труд в конце 2011 года Сиявуш передал его с надеждой нескольким уважаемым литераторам и не дождался ничьей рецензии. Мои размышления – и есть подбадривающее эхо на голос вопиющий в пустыне. Что лучше, чем ничего.

 

  Краткие уточнения от Сиявуша

Работа над Физули началась в феврале 2010 года. Я потерял жену, сам лежал в больнице. Трагический фон жизни наложился на трагическую поэму… «Какая разруха в душе от ненастных времён, погляди, Хвала, что молчать я не стал хоть сегодня стихи не в чести!» – даже и не вспомнить: строки это Физули или моя «отсебятина»?

Каким русским языком должен заговорить Физули? Я выбрал не Феофана Прокоповича, не Тредиаковского, не Ломоносова, а Пушкина, более понятного современному читателю. Но иногда деликатно архаизировал речь (например, «счастие» вместо «счастье», «уединенный» вместо «уединённого»), чтобы придать ей пыль времени.

 

  Погружение в поэму

Долго выпрашиваемый у Аллаха родившийся младенец плачет не умолкая. Ни мать, ни кормилица не могут его унять, и лишь на руках некой красавицы «улыбка на личике вдруг расцвела» – «то любовь прорастала в глуби существа». Как это возможно? Что может знать неразумное дитя о земной юдоли, где «невзгод и тягот невпроворот»? «Только, небо, молю я тебя об одном… Так даруй мне хмельное, чтоб впал в забытье, чтоб вершил отрешённо своё бытие»  – тяготы бытия позволяет вынести твоё призвание: ремесло, поэзия, а кому-то – Любовь. Не та любовь, на которую способны миллионы людей, а та единственная среди миллионов, которая обычного мальчика Гейса, встретившего красавицу Лейли, превращает в Меджнуна (одержимого). Чем больше активизируешь сердце, тем меньше разума. «Только видеть одним посвящённым дано, Что в магии этой таится зерно», – явившемуся в этот мир, пока он не исполнит предначертанного, путь назад заказан.

К Истине ведёт множество путей, любовь – путь самый кратчайший. Но у Любви столько же ликов, сколько возможностей у неограниченного мира. Несчастная любовь столь же плодотворна, что и счастливая. И «несчастная» – лишь избранным, на кого Бог может положиться. И можем ли мы быть уверенными, что безумство не есть нормальность для другого мира?

Молодые влюбились, одна сторона отказала в сватовстве – какая банальная история! Тем более, не всё потеряно – Меджнуну надо просто из пустыни немыслимого одиночества вернуться в дом, жить по рациональному уставу. Поклонившийся Каабе, почти готовый к смирению Меджнун  зрит иные, не доступные толпе знаки. Чёрный камень потому и чёрен, что обуглен страстью – «ужели и ты бессловесный страдалец»?

Удел ашига – умереть во имя Любви, придать Любви ту силу и славу, которая и станет ориентиром для жаждущих совершенства. Совершенство не предполагает конца; вставший на Путь никогда не достигнет цели. Но на этом Пути цель сама настигает его.

 

  Второе погружение в поэму

То, что вновь удалившийся в пустошь Меджнун  понимает язык тварей и природных стихий – одно из доказательств его духовного напряжения. Сострадая и освобождая из тенет и газель, и голубицу, человек печали одну беду («такая беда не отбедовать») вокруг себя и видит, и не ищет другого «гибельного счастья».

«И не было ему на свете дела Ни до чего – до собственного тела, Тепла и хлада, крова и покрова, Родимой матери, отца родного, Ни до чего на этой бренной тверди, Одна душа и ожиданье смерти», – любовь и есть сознательное убиение собственного эго.  Подвиг мотылька, познавшего мгновенный восторг исчезновенья, прославлен всесветно, но что он знает о страдании, где «я гору горя обречён влачить»? Страдальцы любви, может, здесь выкупают будущий покой; и чем больше их страдание, тем выше слава в новом перевоплощении.

И когда «воитель достославный» Нофэл предлагает печальнику своё заступничество: «Всё сбудется, нет целей недоступных! Коль дело в мере серебра и злата, Отвалим и доставим сколько надо, А если сила властвует любовью, Не станет дело – завоюем кровью!», то Меджнун предсказуемо отказывается: «Но счастье не купить и не продать», и в начавшейся битве «заступникам своим без сожаленья Желал он откровенно пораженья».

Непобедимый Нофэл сравнивает Меджнуна с сахиб-назаром – ведуном, чьи молитвы не проходят даром, который состоит с небесами в особых отношениях и говорит склонившему перед ним голову отцу Лейли: «Увы, его напасть неизлечима. Удел его – пожизненная схима. За кровь казнюсь. Я не добился блага. Молю за грех прощенья у Аллаха!»

Добровольно надевший вериги рабства Меджнун убеждает себя, что это верный способ приблизиться к дому Лейли, но в метафизическом плане – это очередная попытка предельного самоуничижения. Даже взглянуть на Лейли одним глазком – незаслуженная удача, и Меджнун притворяется слепцом. Объяснение звучит так: «О свет очей, виденье грёз моих! Глаза мои повязаны не зря, Иначе схлынут слёзные моря». «Мои глаза подсудны» тем, что, «тобой любуясь восхищённым взором», дали повод бесчестить Лейли злым языкам; глаза – тоже искажение, отныне любимая запечатлена в сердце Меджнуна, и в сердце наконец-то достигнуто полное единение. Отныне отполированное слезами сердце стало зеркалом, в котором сама Любовь наблюдает лишь своё незамутнённое изображение. И если существует в мире чудо, вот оно чудо: слилась душа с душой!

Лейли сама «одержима пуще Меджнуна», она хорошо осознаёт разницу между женихом по закону Ибн Саламом и беззаконной любовью – Меджнуном: «Сей – слепок суеты обыкновенной! Тот – весь в стихии радостей духовных!»

 

  Итог, которого нет

Меджнун всюду натыкается на образ Друга: «И в забытьи безумном то и дело, Хватая змей за вьющееся тело, Шептал: «Вот кудри любой и желанной, Вот пара кос… Вот дар благоуханный», а когда вдалеке лекарь совершает кровопускание Лейли – одновременно кровь проступает и у него. И когда умирает Ибн Салам, и верблюд доставляет свободную девушку к Другу, когда колесо фортуны, достигнув предела, готово развернуться в обратную сторону, то для Меджнуна всё это лишь никчемная блажь, он уже покинул гнездо, и, как высокая птица, распростёр широкие крылья: «Я наслаждаюсь красотой любимой В полёте духа, а не плотью зримой». В горних высотах «истинная страсть бескорыстна и чиста!»

«Вершу я движенье фортуны как надо», – даже Физули потрясён взбунтовавшимся воображаемым героем, не желающим подчиняться авторскому замыслу! И восхищённая Лейли шепчет вслед улетающей грёзе: «Я проверяла степень восхожденья Твоей души, и дум, и убежденья! Я поняла, каков ты, где ты ныне… Хвала тобой достигнутой вершине!» После этого влюблённым  в этом мире делать нечего.

Красота тоже дар Аллаха, и дар ненапрасный. Цветущая плоть блекнет, но чувства, которые она рождает, не подвластны времени. После Низами и его переписчиков уже невозможно любить человека, если в нём не обнаруживается хоть толика духовности. И это не итог. Потому что Меджнун и смерть Лейли принимает как новое испытание, а вслед за Меджнуном и к нам предъявляется требование соразмерного шага.

МАРАТ ШАФИЕВ

http://luch.az/kritika/5640-razmyshleniya-o-poeme-fizuli-ili-voshozhdenie-po-stupenyam-bezumstva.html