Откуда берутся нации и народы? Или Пассионарная теория этногенеза Льва Гумелёва

Лев Гумилёв (1 октября 1912-15 июня 1992)

 

Его многие считают отцом этнологии, ведь именно он первым предложил метод изучения этногенеза, который заключается в параллельном изучении исторических сведений о климате, геологии и географии изучаемого региона и его археологических и культурных источников. Это и есть нашумевшая новаторская  —  слишком простая для понимания и идущая вразрез с академическим представлением — оригинальная пассионарная теория этногенеза, с помощью которой он пытался объяснить закономерности всех исторических процессов.

 

Например, он считал масштабы монголо-татарского ига сильно преувеличенными . По его мнению, для русско-монгольских отношений был характерен, скорее, симбиоз, а серьёзные столкновения были связаны, в основном, с ордынскими мусульманами, более радикальными, чем остальные монголы. Китай у него предстаёт не мирным оплотом цивилизации, борющимся с захватчиками, а хищным агрессором.

 

То же он говорит о Европе: критика европоцентризма занимает в его трудах большое место. Древних (до XIV века) и современных русских он считает разными этносами, причем первых отличает и от предшествующего этноса — славян, а современных если и не сам Гумилёв (который считал, что слишком короткое отстояние во времени не позволяет дать верную интерпретацию исторических событий), то ряд его последователей именуют московитами.

 

Теория Гумилёва не является общепризнанной, и ряд авторов подвергает её жёсткой критике.

 

Сын своих родителей
Он родился в семье поэтов Николая Гумилёва и Анны Ахматовой. В детстве он воспитывался у бабушки в имении Слепнево Тверской губернии.

Маленький Лев очень редко видел своих родителей, они практически не приезжали в Слепнёво. Отец Льва – Николай Гумилёв, одним из первых в 1914 году ушел на фронт добровольцем, а мать – Анна Ахматова просто  недолюбливала Слепнёво. Но если родителей Льва и не было рядом с ним, бабушка, мать отца — Гумилёва Анна Ивановна, компенсировала это родительское невнимание сполна.

Бабушка Анна Ивановна была очень набожным человеком, хорошо образованной,  с широким кругозором — она с детства приучала Левушку к тому, что мир намного прекраснее и разнообразнее, чем он это видит. Она объясняла внуку: то, что представлено на поверхности, на самом деле имеет свои корни, порой такие глубокие, что докопаться до них нелегко, а «ветви»  уходят   в бесконечность. И это распространяется на любое явление в природе. Даже любое событие  нужно рассматривать  в таком ракурсе: его корни (первопричина), основная часть и так называемые ветви (разрешение, результат), тянущиеся в космическую бесконечность (вариантов). Это Анна Ивановна привила внуку вкус к чтению и разного рода исследованиям — разбудила его пытливый ум.

Тяга к знаниям

После революции семья вынуждена была переехать в город Бежицк, где Лев и закончил среднюю школу. В школе он был  «белой вороной», так как выделялся в классе своими способностями и зрелым умом. Такой «белой вороной» он оставался всю жизнь, так как всегда отличался оригинальностью и новизной  мышления. Последний класс он закончил в Ленинграде в 1929 году. Правда, ему пришлось остаться на один год, но по его словам, это только пошло будущему ученому на пользу. Ведь он мог не заниматься по физике, математике и другим общеобразовательным предметам, которые уже достаточно изучил. Тогда-то он и занялся серьезно всегда привлекавшей его наукой историей. Параллельно начал заниматься на курсах немецкого для того, чтобы поступить в Герценовский институт. В 1930 году Лев Гумилёв подал заявление в институт, но ему было отказано в приёме из-за его «социального происхождения», он был сыном репрессированного  — его  отец Николай Гумилев еще в 1921 году был расстрелян по сфабрикованному громкому «Таганцеву делу».

Первое знакомство с тюрками     

Тогда Лёва пошел работать чернорабочим в трамвайное управление города «Пути и тока». Также встал на учёт на бирже труда, которая через год направила его работать в геолого-разведочный институт, известный тогда как Институт неметаллических полезных ископаемых Геологического комитета. В 1931 году в составе геологической поисковой экспедиции Гумилёв работал в Саянах коллектором, а в 1932 году устроился научно-техническим сотрудником в экспедицию по изучению Памира. Здесь он по своей инициативе вне рабочего времени увлекся изучением жизни земноводных животных, что не понравилось начальству, и он был вынужден оставить работу в экспедиции. Затем работал малярийным разведчиком (проверял водоемы на наличие малярийных комаров) в таджикском совхозе Догары и усиленно занимался изучением таджикско-персидского языка. Там же  он овладел секретами арабской вязи-письма. Участвовал в Крымской археологической экспедиции. А затем решил подать заявление в институт еще раз, и на этот раз его приняли. В 1934 году Лев Гумилёв в качестве студента исторического факультета Ленинградского университета слушал курсы по истории у В.В.Струве, Е.В.Тарле, С.И.Ковалева и других светил исторической науки.

Первая ходка

В 1935 году Лев Гумилев вместе с группой студентов и тогдашним мужем Анны Ахматовой Пуниным был арестован по доносу. Анна Андреевна обратилась в Сталину, всех отпустили, но Льва все-таки отчислили из университета. Для Льва наступили страшные дни голода и отчуждения не только знакомых, но и собственной матери — ее муж на дух не переносил пасынка. Только в конце 1936 года при помощи ректора Лазуркина, который заявил, что «не даст искалечить жизнь такому талантливому мальчику», Лев был восстановлен в институте, сдал экстерном экзамены за 2 курс и на факультете востоковедения приступил к изучению уже не латыни, а персидского языка, на котором мог разговаривать после Таджикистана и даже немного писать. Он очень серьезно относился к учебе — постоянно посещал Ленинградское отделение Института Востоковедения Академии Наук, где самостоятельно изучил все имеющиеся в наличии печатные источники по истории древних тюрков. В 1937 году Гумилёв уже выступал с докладом в Академии Наук на тему «Удельно-лествичная система (родовой принцип наследования)  тюрков в VI-VIII веках». Этот доклад  спустя 22 года — в 1959 году увидел свет на страницах журнала «Советская этнография».

Второй этап

В 1938 году Лев Гумилев вновь был арестован, и опять по липовому обвинению в терроризме. Следователь признался ему, что его взяли как сына его отца — Николая Гумилева, расстрелянного еще в 1921 году. Семь дней и ночей его и еще двух студентов, с которыми он был едва знаком, зверски избивали, а затем заставили подписать признание, которое, по словам Льва, они даже не могли прочитать из-за побоев. Сначала ему высшую меру заменили 10 годами строгого режима, но пока шло разбирательство, пересажали и перестреляли самих прокуроров во главе с Ежовым. Тогда ему дали 5 лет общего режима и отправили этапом на Север, на строительство Беломорканала. Там он работал вначале на общих работах, а затем в геологическом отделе и архивариусом химического отдела.  Лев Гумилёв отсидел назначенные ему пять лет, вышел в 1943 году, но был оставлен в Норильске без права выезда и работал техником-геологом. В бараке он жил по соседству с татарами и казахами и выучил татарский, а также казахский — тюркские  языки. Там он успел сделать довольно важное открытие — большое месторождение железа на Нижней Тунгуске при помощи магнитометрической съемки, после чего осмелился попросить (в знак  благодарности) отпустить его… в армию. Так он попал на фронт, был участником самых кровопролитных боев и закончил войну в числе штурмующих Берлин.

 

Кандидатская степень

После войны в 1946 году он опять попросился в экспедицию и начал готовиться к защите кандидатскую диссертации. Но его мама Анна Ахматова написала стихи, которые не понравились тогдашнему руководству и лично товарищу Сталину — ее выгнали из Союза писателей, а на ее сына вновь были устроены гонения. Его выгнали из университета, с факультета  востоковедения за «несоответствие специальности», хотя он был лучшим студентом и вместо положенных двух иностранных сдал пять, включая персидский язык. Для Льва опять наступили сложные времена, ведь он остался буквально без куска хлеба. Ему посчастливилось устроиться в библиотеку сумасшедшего дома, где он проработал полгода. Затем Гумилёв  обратился к ректору ЛГУ Вознесенскому за разрешением защиты кандидатской и тот, несмотря ни на что, разрешил талантливому ученому получить кандидатскую степень. Лев Гумилёв защитился в конце 1948 года.

 

Бог любит троицу?

Он с трудом устроился на работу в музей этнографии, где его должность долго не утверждали, а 7 ноября 1949 года  опять арестовали. Из Ленинграда привезли в Москву, в Лефортово, где долго допрашивали. Даже следователь удивился, поговорив с Гумилевым: Ну и нравы там у вас!  Видимо, на талантливого молодого ученого-новатора донес кто-то из институтских завистников. Тем не менее, учитывая прежние судимости, ему дали 10 лет лагерей. Этапировали сначала в Караганду, затем в Междуреченск и Омск, где некогда сидел Достоевский. Здесь он получил свою инвалидность и написал немало научных трудов, в том числе половину трудов по истории древних  тюрок.

 

Сам Лев Гумилев, создатель пассионарной теории этногенеза, историю  ее открытия рассказывал так:

«Заключённых было в несколько раз больше, чем их могли вместить по норме тюремные стены… В моей камере в Крестах также тесным-тесно. Заняты не только нары. Спим под ними, на голом асфальтовом полу, в душной потной тесноте, впритык друг к другу. Условия далеко не курортные. Но в них и свои преимущества. Беспрепятственно можно разговаривать с соседом, сотоварищем по несчастью. На нарах днём лежать запрещено, но даже днём можно подлезть под них и, лёжа, размышлять о посторонних предметах. Например, об истории. Интерес к ней по-прежнему не оставлял меня. Но как заниматься наукой в тюрьме, будучи лишённым необходимых книг, бумаги, даже карандаша для записей? И тогда я подумал, а почему бы мне не заняться теорией исторической науки? Ведь это и неплохой способ уберечь мозг от разрушающего воздействия на него однообразных тюремных дум и переживаний.

Однажды из-под нар на четвереньках выскочил наружу молодой с взлохмаченными вихрами парень. В каком-то радостном и дурацком затмении он вопил: «Эврика!». Это был не кто иной, как я. Сидевшие выше этажом мои сокамерники, их было человек восемь, мрачно поглядели на меня, решив, что я сошёл с ума: «Ещё один! Чудик!» Такие случаи бывали нередко. Но на этот раз они ошиблись. Они не догадывались, что я минуту назад нашёл ответ на загадку, которая вот уже несколько недель подряд неотступно преследовала меня. Я подступал к ней то с одной, то с другой стороны, но она не давалась мне. Ситуация была тупиковой, и я ощущал себя сущим кретином. В самом деле, какая сила лежит в основе рождения и гибели этносов — народностей и народов? В истории нет ни одного этноса, дожившего в своей корневой родовой основе до наших дней. Древние шумеры, хетты, филистимляне, этруски и венеты уступили своё место парфянам, латинам и римлянам, которые выделились из латинов и других италиков. Но и их сменили итальянцы, испанцы, французы и греки (этнос славяно-албанского происхождения), турки, таджики, узбеки и казахи. Я, кажется, сделал открытие, разгадав, наконец, что лежит в основе этого могучего естественного процесса. Я нашёл пусковой механизм его и дал ему  отличное название: «пассионарность» — от латинского слова «passio» — страсть.

Я понял, что рождению каждого нового этноса предшествует появление определённого количества людей нового пассионарного склада». Дёмин В. Н., Лев Гумилёв, М., «Молодая гвардия»,  2007 г., с. 10-11.

 

«На нарах, без книг, без возможности научной критики, он связал обрывки идей, сохранившихся в памяти, в глобальную схему этносов. Кое в чём они похожи на тюркские племена. У Гумилёва есть серьёзные статьи на эту тему. Он любил простодушных варваров и не любил старые гнилые цивилизации. Однажды я увидел его в коридоре Института востоковедения и, не здороваясь, спросил: «Лев Николаевич, чем вам нравится Чингисхан?» Он ещё короче ответил: «Чингисхан не любил стукачей». Мне нетрудно было перевести это на язык исторических фактов: китайская агентура плела интриги в Великой Степи, мешая племенам объединиться в одну орду и прорваться в «Страну середины». Померанц Г.С., От мифологем к вехам реальности, в Сб.: Кто сегодня делает философию в России, Том 2 / Автор-составитель А.С. Нилогов, М., «Аграф», 2011 г.,  с. 392.  

 

 «Официозные этнографы во главе с их лидером академиком Бромлеем (да и не только они) всем кагалом навалились на старенького, выпущенного из долгих лагерей, но находящегося под негласным надзором Гумилёва. Лично я помню, как в приватном кругу Лев Николаевич с горькой иронией бормотал: «Эх, Бромлей-Бармалей». В Ленинграде Лев Николаевич жил в старой коммунальной квартире, в большой квадратной комнате. Когда я был у него в гостях (в 1977 году), он сказал мне с усмешкой, кивнув на стену: «Вот, подселили кагебешника, ловит каждое моё слово. Они всё ждут, что я взорвусь и скажу что-нибудь эдакое. Боятся. А чего боятся? Ничего я говорить не собираюсь». И он безнадёжно махнул рукой». Кацура А.В., В погоне за белым листом, М., «Радуга», 2000 г., с. 279.

 

Анафема китайцев

Отсидев «от звонка до звонка», в 1956 году Лев Гумилёв возвращается в Ленинград. Директор Эрмитажа М.И.Артамонов взял Льва Николаевича библиотекарем «на ставку беременных и больных», несмотря на негласное указание не брать того на работу. Работая  библиотекарем, Гумилёв завершил работу над докторской диссертацией «Древние тюрки» и защитил её. В тот период Гумилёв, как обычно, очень много работал. Тогда-то он и  оформил диссертацию в книгу «Древние тюрки», которую напечатали только потому, что нужно было как-то возражать против территориальных притязаний Китая, и как таковая книга Льва Гумилева в этом противостоянии сыграла решающую роль. «Китайцы меня предали анафеме, а от территориальных притязаний на Монголию, Среднюю Азию и Сибирь отказались», — писал позже Лев Николаевич.

Счастливое время

После этого ректор ЛГУ член-корреспондент А.Д.Александров пригласил Гумилёва на работу в Научно-исследовательский институт географии при ЛГУ, где он проработал до 1986 года, до выхода на пенсию — сперва научным работником, потом — старшим научным работником. «Это было мое самое большое счастье в жизни, — писал Гумилев в своих мемуарах, — потому что географы, в отличие от историков, и особенно востоковедов, меня не обижали». Перед выходом на пенсию его перевели в ведущие научные сотрудники. Кроме работы в НИИ он вел курс лекций в ЛГУ по «Народоведению». Потом он написал книгу «Поиски вымышленного царства» о царстве пресвитера Иоанна, которое, по его утверждению, было ложно, выдумано, и нажил себе врагов и неприятелей из стана  оппонентов.  В этом довольно познавательном даже для обывателя труде он постарался показать, как в исторических источниках можно отличать правду ото лжи.

Сыновний долг

С 1959 года его труды начали печататься небольшими тиражами, в основном, в составе сборников научных трудов.  «Этот последний период моей жизни был для меня очень приятным в научном отношении, — писал он — когда я написал свои основные работы по палеоклимату, по отдельным частным историям Центральной Азии, по этногенезу…».

В 1966 году скончалась его мать Анна Ахматова, с которой у них никогда не было особой близости, а последние пять лет перед ее смертью ни он, ни мать вообще не интересовались делами друг друга. Мало того, последняя их ссора произошла в 1961 году на почве его диссертации: Анна Андреевна категорически не хотела, чтобы он становился доктором исторических наук, и даже выгнала его из дома.  Тем не менее, смерть матери стала для Льва потрясением. «Я выполнил свой долг, — писал он в мемуарах, —  похоронил ее по нашим русским обычаям, соорудил памятник на те деньги, которые остались мне в наследство от нее на книжке, доложив те, которые были у меня — гонорар за книжку «Хунну».

Вторая докторская

В 1974 году Гумилёв защитил вторую докторскую диссертацию, на этот раз по географическим наукам, которую ВАК не утвердил по причине того, что «она выше докторской, поэтому и не докторская». Эта работа, известная под названием «Этногенез и биосфера Земли», спустя 15 лет в 1989 году вышла отдельной книгой и была раскуплена в течение одного-двух дней прямо со склада издательства ЛГУ.

 

Большим упущением для науки был тот факт, что заслуги Льва Гумилёва как в области научных исследований, так и в педагогической деятельности весь советский период упорно игнорировались. Это было одной из причин того, что Гумилёв не был удостоен даже звания профессора или каких-либо правительственных наград и почётных званий, хотя многие его научные работы в буквальном смысле опережают время даже сегодня.

Несмотря на все «неприятности», Лев Николаевич, как и подобает настоящему ученому, всегда с огромным удовольствием занимался наукой и выступал с лекциями и перед студентами, и перед обычными слушателями.

 

Его лекции по этногенезу пользовались бешеным успехом, были не менее популярными, чем некогда лекции  такого же оригинала и  новатора Зигмунда Фрейда.

 

Сам Гумилёв рассказывал: «Обычно студенты часто смываются с лекций (это не секрет, об этом часто ставился вопрос на Ученом совете: как их надо записывать и принуждать к посещению). С моих лекций студенты перестали смываться после второй или третьей лекции. После этого стали ходить сотрудники института и слушать, что я читаю. После этого, когда я уже стал излагать курс более подробно и отработал его в ряде предварительных лекций, ко мне стали ходить вольнослушатели со всего Ленинграда. И наконец, кончилось тем, что меня вызвали в Новосибирск в Академгородок, где я прочел специальный сокращенный курс и имел большой успех: народ приезжал даже из самого Новосибирска в Академгородок (это час езды на автобусе)».

Мастер-класс от Льва Гумилева

Ученый так объясняет феномен небывалого интереса к своим лекциям.

 

«Отнюдь не своими лекторскими способностями — я картавый, не декламацией и не многими подробностями, которые я действительно знаю из истории и которые включал в лекции, чтобы легче было слушать и воспринимать, а той основной идеей, которую я проводил в этих лекциях. Идея эта заключалась в синтезе естественных и гуманитарных наук, то есть я возвысил историю до уровня естественных наук, исследуемых наблюдением и проверяемых теми способами, которые у нас приняты в хорошо развитых естественных науках — физике, биологии, геологии и других науках. Основная идея такова: этнос отличается от общества и от общественной формации тем, что он существует параллельно обществу, независимо от тех формаций, которые оно переживает и только коррелирует с ними, взаимодействует в тех или иных случаях.

Причиной образования этноса я считаю особую флуктуацию биохимической энергии живого вещества, открытую Вернадским, и дальнейший энтропийный процесс, то есть процесс затухания толчка от воздействия окружающей среды. Каждый толчок рано или поздно должен затухнуть. Таким образом, исторический процесс представляется мне не в виде прямой линии, а в виде пучка разноцветных нитей, переплетенных между собой. Они взаимодействуют друг с другом разным способом. Иногда они бывают комплиментарны, т. е. симпатизируют друг другу, иногда, наоборот, эта симпатия исключается, иногда это идет нейтрально. Каждый этнос развивается как любая система: через фазу подъема к акматической фазе, т. е. фазе наибольшего энергетического накала, затем идет довольно резкий спад, который выходит плавно на прямую — инерционную фазу развития, и как таковой он затем постепенно затухает, сменяясь другими этносами.

К социальным соотношениям, например к формациям, это не имеет прямого взаимоотношения, а является как бы фоном, на котором развивается социальная жизнь. Эта энергия живого вещества биосферы всем известна, все ее видят, хотя отметил ее значение я первый, и сделал я это, размышляя в тюремных условиях над проблемами истории. Я обнаружил, что у некоторых людей в большей или меньшей степени существует тяга к жертвенности, тяга к верности своим идеалам (под идеалом я понимаю далекий прогноз).

Эти люди в большей или меньшей степени стремятся к осуществлению того, что для них является более дорогим, чем личное счастье и личная жизнь. Этих людей я назвал пассионариями, а качество это я назвал пассионарностью. Это не теория «героя и толпы». Дело в том, что эти пассионарии находятся во всех слоях того или иного этнического или общественного коллектива, но количество их плавно снижается со временем. Но цели у них иногда бывают единые — правильные, подсказанные нужной в данном случае доминантой поведения, а в ином случае — противоречат им.

Поскольку это энергия, то она от этого не меняется, она просто показывает степень их (пассионариев) активности. Эта концепция позволила мне определить, почему возникают подъемы и спады народов: подъемы, когда количество таких людей увеличивается, спады — когда оно уменьшается.

Есть посредине оптимальный уровень, когда этих пассионариев столько, сколько нужно для выполнения общих задач государства, или нации, или класса, а остальные работают и соучаствуют в движении вместе с ними. Эта теория категорически противоречит расовой теории, которая предполагает наличие прирожденных качеств, присущих тем или иным народам за все время существования человечества, и «теории героя и толпы».

Но герой может вести ее только тогда, когда в толпе он встречает отзвук у людей менее пассионарных, но тоже пассионарных. Применительно к истории эта теория оправдала себя. И именно для того, чтобы понять, как возникли и погибли Древний Рим, Древний Китай или Арабский халифат, ко мне и ходили люди.

Что касается применения этого в современности, то это может сделать любой человек, у которого достаточная компетенция в области новой истории, и осознать, какие перспективы есть, скажем, у Западного мира, у Китая, у Японии и у нашей родины России.

Дело в том, что к этому я присоединил географический момент — жесткую связь человеческого коллектива с ландшафтом, т. е. понятие «Родина», и со временем, т. е. понятие «Отечество». Это как бы 2 параметра, которые, перекрещиваясь, дают нужную точку, фокус, характеризующий этнос.

Что касается нашей современности, я скажу, что, по моей концепции, преимущество пассионарного напряжения стоит на стороне Советского Союза и входящих в него братских народов, которые создали систему, относительно Западной Европы молодую, и поэтому имеют больше перспектив для того, чтобы устоять в той борьбе, которая время от времени с XIII века возникала и, видимо, будет возникать и дальше. Но о будущем я говорить, естественно, не могу…».

Любимая женщина и единомышленница

 

Судьба подарила Льву Николаевичу знакомство с художником-графиком из Москвы Наталией Викторовной Симоновской, которая стала его любимой женщиной, другом и соратником. Она была известным художником-графиком, членом МОСХа, но оставила уютный быт в Москве и разделила со Львом Гумилёвым двадцать пять лет его травли и замалчивания трудов. Все эти годы Наталья была рядом с ним и его настоящими и мнимыми друзьями, истинными и псевдоучениками, «наблюдателями» и просто любопытствующими, хлебосольно встречала всех приходящих ко Льву Николаевичу. Также расстраивалась, когда предавали ученики, когда не печатали и уродовали правками книги мужа. Она была не только женой и другом, но и соратником. В интервью она рассказывала: «Мы познакомились со Львом Николаевичем в 1969 году. Наша жизнь началась в жутком «клоповнике» — коммуналке, каких уже нет даже в Петербурге. Мы прожили вместе счастливую жизнь. Это не противоречит тому, что я написала: счастливую — и трагическую. Да, его всю жизнь беспокоила и манила истина. Историческая – и он пустился на поиски ее, написав много книг. И человеческая – потому что он верующий и очень богословски одаренный человек, понимал, что человек подвержен влиянию страстей и искушению дьявола, но что Божественное в нем всегда должно побеждать».

 

На благо Отечества

В конце жизни Лев Николаевич писал в своем Автонекрологе: «Единственное мое желание в жизни (а я сейчас уже стар, мне скоро 75 лет) — это увидеть мои работы напечатанными без предвзятости, со строгой цензурной проверкой и обсужденными научной общественностью без предвзятости, без вмешательства отдельных интересов тех или иных влиятельных людей или тех глупых, которые относятся к науке не так, как я, то есть использующих ее для своих личных интересов. Они вполне могут оторваться от этого и обсудить проблемы правильно — они достаточно для этого квалифицированы. Услышать их беспристрастные отзывы и даже возражения — это последнее, что я хотел бы в своей жизни. Разумеется, обсуждение целесообразно в моем присутствии, по процедуре защиты, когда я отвечаю каждому из выступающих, и при лояльном отношении присутствующих и президиума. Тогда я уверен, что те 160 моих статей и 8 книг общим объемом свыше 100 печатных листов получат должную оценку и послужат на пользу науке нашего Отечества и ее дальнейшему процветанию».

Основатель этнологии

 

Льва Николаевича Гумилёва лишь условно можно назвать историком. Он — автор глубоких, новаторских исследований по истории кочевников Срединной и Центральной Азии в период с III века до нашей эры по XV век нашей эры, исторической географии — изменения климата и ландшафта того же региона за тот же период, создатель теории этногенеза, автор проблем палеоэтнографии Средней Азии, истории тибетских и памирских народов в I тысячелетии нашей эры. В его трудах огромное внимание было уделено проблеме Древней Руси и Великой Степи, освещаемое с новых позиций.

Поэтический талант

 

К сожалению, с поэтическим наследием Льва Николаевича широкая публика познакомилась только недавно. И это — неудивительно, потому что поэтическим творчеством Гумилёв занимался только в молодости – в 1930 годы и позже, в Норильском лагере, в 1940-е годы. Вадим Кожинов писал: «Несколько опубликованных стихотворений в последние годы его (Л.Н.Гумилёва) не уступают по своей художественной силе поэзии его прославленных родителей» — то есть классиков русской литературы Николая Гумилёва и Анны Ахматовой. Позже, в 90-е он вдруг опять обратился к своему поэтическому творчеству. Обладая феноменальной памятью, восстановил все стихи и даже рассортировал по разделам. Но, к сожалению, они так и остались недоступны для широкого читателя.Хотя к 90-летию со дня рождения Льва Гумилёва в Москве вышел сборник «Чтобы свеча не погасла», в который впервые наряду с культурологическими статьями и эссе вошла большая часть его поэтических произведений.Но его действительно заслуживающее поэтическое наследие очень мало изучено, впрочем, как его, как теперь уже выясняется, важные и полновесные исследовательские труды по истории и географии. Непростое время, в котором он жил, сделало все для того, чтобы его труды остались в неведении. Возможно, это было связано и с его новаторским взглядом, устремленным в будущее — в советское время академическая наука не могла пропустить многое из того, что он пытался донести до своего слушателя. Сегодня  труды Льва Николаевича Гумилева актуальны как никогда. Молодое поколение имеет возможность вооружиться передовыми взглядами и идеями ученого, буквально « выплавленными» и «закаленными» в горниле фундаментальной советской науки, несмотря ни на что, вопреки всему — во имя  будущего…

Гумилевские чтения

 

Одно из стихотворений Льва Гумилёва «Поиски Эвридики» было включено в антологию русской поэзии XX века «Строфы века» под редакцией Евгения Евтушенко.

Горели фонари, но время исчезало,
В широкой улице терялся коридор,
Из узкого окна ловил мой жадный взор
Бессонную возню вокзала.
В последний раз тогда в лицо дохнула мне
Моя опальная столица.
Все перепуталось: дома, трамваи, лица
И император на коне.
Но все казалось мне: разлука поправима.
Мигнули фонари, и время стало вдруг
Огромным и пустым, и вырвалось из рук,
И покатилось прочь – далеко, мимо,
Туда, где в темноте исчезли голоса,
Аллеи лип, полей борозды.
И о пропаже мне там толковали звезды,
Созвездья Змия и созвездья Пса.
Я думал об одном средь этой вечной ночи,
Средь этих черных звезд, средь этих черных гор —
Как милых фонарей опять увидеть очи,
Услышать вновь людской, не звездный разговор.

 

Я был один под вечной вьюгой —
Лишь с той одной наедине,
Что век была моей подругой,
И лишь она сказала мне:
«Зачем вам трудиться да раниться
Бесплодно, среди темноты?
Сегодня твоя бесприданница
Домой захотела, как ты.
Там бредит созвездьями алыми
На окнах ушедший закат.
Там ветер бредет над каналами
И с моря несет аромат.
В воде, под мостами горбатыми,
Как змеи плывут фонари,
С драконами схожи крылатыми
На вздыбленных конях цари”.
И сердце, как прежде, дурманится,
И жизнь весела и легка.
Со мною моя бесприданница —
Судьба, и душа, и тоска.

Жираф

 

Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд
И руки особенно тонки, колени обняв.
Послушай: далеко, далеко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.

Ему грациозная стройность и нега дана,
И шкуру его украшает волшебный узор,
Равняться с которым осмелится только луна,
Дробясь и качаясь на влаге широких озер.

Вдали он подобен цветным парусам корабля,
И бег его плавен, как радостный птичий полет.
Я знаю, что много чудесного видит земля,
Когда на закате он прячется в мраморный грот.

Я знаю веселые сказки таинственных стран
Про черную деву, про страсть молодого вождя,
Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,
Ты верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя.

И как я тебе расскажу про тропический сад,
Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав…
Ты плачешь? Послушай… далеко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.

Марина Мурсалова

http://luch.az/kritika/4163-otkuda-berutsya-nacii-i-narody-lev-gumilev.html